Чорваджи-баши же предложил мне свиток с лечащим заклинанием для Малиха и неплохую сумму серебром — а в обмен попросил сущую мелочь: надеть светлый парик и сделать вид, что я заблудилась в припортовой части города.

Та ночь принесла Сабиру-бею голову сумасшедшего мага-убийцы и султанское золото по ее весу, а мне — вернула Малиха и надежду.

Но отношения с чорваджи-баши, несмотря на внешнее благополучие, оставались напряженными: сказывалось специфическое первое впечатление, да и мои подозрения не добавляли непринужденности беседам. Зато он исправно платил, а мне постоянно были нужны деньги, так что эта связь обещала быть прочнее и надежней иных брачных уз.

— Даже если Малих получит гильдейское дозволение на самостоятельное изготовление свитков? — сощурился тайфа, услышав это печальное предсказание. — Он ведь раб. Все плоды его труда будут принадлежать тебе.

Я беспомощно улыбнулась и пожала плечами.

Чтобы жить плодами чужого труда, всецело положившись на кого-то, для начала нужно было перестать бояться, что эта безоговорочная, безусловная поддержка не исчезнет в один прекрасный момент. Снова. Я не была уверена, что мне хватит храбрости на это.

Как и откровенности — объяснить это тайфе.

Глава 8.1. Предатели и защитники

Глупому прощают семьдесят ошибок, а ученому — ни одной.

— арабская пословица

Из покоев тайфы я вышла ближе к полудню. У дверей, как обычно, дежурил целый отряд. Двое янычаров с алебардами старательно делали вид, что не сплетничали и уж точно не подслушивали, давешняя рабыня с очередным подносом караулила подходящий момент, чтобы застать не предназначенную для ее глаз сцену, а Абдулахад-ага с Лин и двумя помощницами из числа вольных служанок дожидался меня.

Встретили меня дружным настороженным молчанием, из чего я сделала вывод, что господин и хозяин до сего дня не имел обыкновения часами болтать с наложницами и устраивать невероятный бардак у себя в спальне. Будь я настоящей наложницей, возгордилась бы немедленно, а так — только залилась краской, лишний раз подтвердив чужие догадки.

— Абдулахад, пришли сюда кого-нибудь из посыльных, — с ленцой в голосе велел Рашед-тайфа из комнаты, не соизволив встать с подушек. — Аиза останется в мастерской Нисаля так долго, как ему понадобится. Приставь к ней доверенного евнуха для сопровождения и возвращайся в гарем.

В распоряжениях не было ничего особенного, но Абдулахад-ага побледнел, как простыня, и, согнувшись в раболепном поклоне, зашёл в господские покои, нерешительно промямлив:

— Мой господин, ваша сестра, долгих ей лет счастливой жизни под этими небесами и всеми грядущими…

— Что, Руа-тайфа тоже не желает никого видеть? — устало уточнил Рашед, не дослушав. — Так собери всех внизу и скажи, что я велел…

Двери господских покоев захлопнулись перед моим носом, отрезав все звуки. Янычары старательно делали вид, что и сами подслушивать не будут. Ни в коем случае.

У меня нашлось бы, что сказать неподкупным, хоть и слишком любопытным, стражам, но Лин тронула меня за локоть и настойчиво сообщила:

— Тебе нужно поторопиться, Нисаль-ага ждал тебя ещё на рассвете!

Я смущённо кивнула и заспешила в мастерскую.

Сегодня Нисаль-ага раздобыл где-то умопомрачительно зелёный тюрбан такого масштаба, словно собрался хранить в нем вещи и провизию для долгого перехода по пустыне*. Однако навьючить все это богатство предпочёл не на себя, а на Шади, отчего мальчишка теперь напоминал чрезвычайно сосредоточенный шар на палочке.

Запуганным или озлобленным он больше не казался — напротив, свободно сидел рядом с Малихом, с любопытством наблюдая, как тот сверяет свитки и едва ли не жонглирует транспортиром, линейкой и пером, помечая характерные элементы. Малих блистал: наконец-то нашёлся кто-то, кому можно было со снисходительностью объяснять азы мастерства и поучительным тоном рассказывать о назначении инструментов.

Я бы отметила, что он рановато стал задумываться об ученике (сам бы для начала гильдейское дозволение получил!), но Малих, как быстро выяснилось, занимал мальчика свитками по очень уважительной причине.

У Нисаля-аги уже был гость.

Чорваджи-баши полулежал в тени под навесом, то и дело выпуская изо рта струю ароматного кальянного дыма. Полупрозрачная завеса несколько скрадывала силуэт, и под её покровом Сабир-бей выглядел вполне заурядным человеком — ну, может быть, чуточку высоковатым и более загорелым, нежели большинство столичных жителей. Густые чёрные волосы, чёрные же брови и глаза — и ослепительно-белая джеллаба поверх таких же белых шаровар. Если бы чорваджи-баши не двигался, его было бы не отличить от очередного избалованного купеческого сынка. Но манера двигаться и цепкий, неприятный взгляд моментально выдавали в нем человека, всю жизнь проведшего с саблей в руке и тысячей подозрений в голове.

Как минимум треть всех его подозрений сейчас была направлена на меня, и я, как обычно, быстро ощутила готовность сделать что угодно и как угодно, лишь бы к этим подозрениям не присоединилась ещё и сабля.

— А вот и Аиза, наконец-то, — обернулся Нисаль-ага и миролюбиво кивнул мне на подушки, небрежно рассыпанные вокруг большого медного кальяна с синей стеклянной колбой. — Я уже опасался, что эксперимент придётся отложить.

Подушки и кальян резко потеряли свою привлекательность. Я нервно сглотнула, но всё-таки села.

— Эксперимент?

— Демонстрация, — подобрал другое слово чорваджи-баши и достал из-за пазухи свиток с гильдейской печатью.

У меня противно засосало под ложечкой. Наверное, это как-то отразилось у меня на лице, потому что Сабир-бей укоризненно цокнул языком и снизошел до объяснений:

— Я посчитал, что Нисалю-аге будет полезно увидеть, что происходит с поисковым заклинанием, если его применить к человеку, который находится под воздействием "чёрного забвения". Возможно, ему удастся разработать нейтрализующее плетение.

— Уважаемый чорваджи-баши преувеличивает мои таланты, — скромно отозвался Нисаль-ага.

Но на поисковый свиток он посматривал с нескрываемым любопытством, и Сабир-бей, не тратя времени на разговоры, сломал гильдейскую печать.

Я страдальчески поморщилась. При всех неоспоримых достоинствах чорваджи-баши, он был чудовищно безголосым — и упорно этого не признавал.

— Может быть, почтенный Нисаль-ага пожелает сплести заклинание сам? — со слабой надеждой предложила я, но Сабир-бей уже развернул свиток и гнусаво затянул слова активации.

Свиток оказался выше всяких похвал: несмотря на откровенно фальшивящего чорваджи-баши, из зачарованной бумаги полился яркий свет, на мгновение ослепивший всех, кто неосторожно оказался рядом. Когда я проморгалась и утерла слезящиеся глаза, он уже переплавлялся в тонкие нити плетения — точной копии того, что был нарисован на самом свитке. Они звенели куда мелодичнее. И тише.

А потом все пошло наперекосяк.

Прим. авт.

Тюрбаны действительно использовали для переноски вещей и оружия. Индийские воины умудрялись таскать на голове до 30 кг веса и в таком шикарном прикиде ходить в военные походы (и, что поразительно, даже добираться до врага).

Глава 8.2

По-хорошему, светящейся проекции заклинания над зачарованной бумагой полагалось вытянуться в сияющий луч, который указал бы на предмет поиска — то есть, собственно, на меня. Вместо этого нити собрались в мутный, непрерывно и тошнотворно движущийся комок, словно сотне червей скормили чистый фосфор; а стоило мне с завороженным отвращением уставиться на эту аномалию, как она вдруг выстрелила маленькой, но ослепительно яркой молнией прямо в мраморную плитку пола.

Запахло раскаленным камнем. Плитка на полпальца ушла в землю; в месте, куда ударила молния, осталось черное пятно, распластавшее изломанные щупальца, как умирающая каракатица. Соседние плитки приподнялись, образовав наклонные края неглубокого кратера, будто в изумлении таращась на пострадавшую товарку. Я так точно в изумлении уставилась на дымящееся пятно, приоткрыв рот.